- Конец эпохи регентства пришелся на первую треть девятнадцатого века. После этого эта эпоха сменилась викторианской, - Бергнер закончил чтение лекции и, облокотившись на стол, еще раз окинул пытливым взглядом всех присутствующих. История Англии по школьной программе; класс в сборе, создает статистику почти с равнозначными цифрами наличия равнодушных и заинтересованных взглядов, обращенных на преподавателя. Не хватает в аудитории лишь самого британского «принца-регента», остроумного и небрежного в своей элегантности, и то, что сейчас за весь урок Бергнер не имел возможности лицезреть милую мордашку мистера Сайма – это истинное воплощение бледноликой декадентской красоты с извечной наглой и порочной ухмылкой, - приводило его в негодование. Кроме того, любопытный факт, что его нет на занятиях уже третий день, подливал масла в огонь.

Стабильная посещаемость немца интересовала всегда, но вряд ли отсутствие любого другого ученика вызвало бы столь бурную реакцию, как сейчас: так уж случилось, что все дело было в существовании крайней заинтересованности мужчины именно этим учеником и в какой-то навязчивой идее его перевоспитания. Но пока явного успеха не наблюдалось - сейчас наблюдалось только игнорирование, причем даже прямых приказов.

Историк часто задавал себе вопрос о том, что он вообще нашел в этом мальчишке. Хотя это было вполне объяснимо: до встречи с ним у Бергнера были лишь тщетные попытки чем-то развеять рутинную смуту в сознании. Немец всегда искал именно таких людей. Особенных. Те, кто тлел, не интересовали его, как и те, кто гас слишком быстро. Его интересовали люди-факелы, абсолютно неконтролируемые - те, кто живет неистово, бросаясь в самую пучину страстей, кто не испытывает страха перед взглядом на свои пороки. Только они были способны сжечь не только душевную муть, но и все, что в мути этой могло родиться, а потом зажечь его самого, заставив его скрытый внутренний огонь полыхать. И Тайтес был именно таким. После их первой встречи он запомнился мужчине настолько, что возможности забыть образ ученика хоть ненадолго более не представлялось. Бергнеру казалось, что если ему закрыть глаза, то он сможет увидеть, как на собственных веках лицо юноши вырисовывается так же четко, как если бы он смотрел на глянцевую фотографию через увеличительное стекло.

- Занятие окончено. Можете быть свободны, - Найдхардт оповестил всех о завершении урока и отправился к столу, чтобы сложить книги, дожидаясь пока учащиеся покинут аудиторию. Сам он сейчас находился в предвкушении выяснения причины ослушания юноши и его оправданий. Закрыв дверь кабинета, он попытался определить, где Тайтес мог находиться, тепловизорно изучая ближайшие источники тепла в школе. Определить, где восседал юноша, получилось достаточно быстро, благодаря неизменному тлеющему предмету, зажатому меж его пальцев. Он был в медпункте, курил, наверняка как всегда слишком глубоко затягиваясь, сильно втягивая и без того впалые щеки, - этот жест всегда придавал какой-то дешевизны и вульгарности его аристократичному облику, но, маловероятно, что от такого вида можно было хоть как-то оторвать взгляд.

Сейчас, уже твердо вышагивая по паркетному полу школы, не сбиваясь с курса в направлении медпункта, Бергнер приходил все в большее исступление. За пропущенные уроки должно было последовать наказание. Урок историк преподать собирался. Такой урок, что из пройденного материала после точно ничего не забудется, да и пройдутся они по всему курсу: сначала этакий легкий налет Варфоломеевской ночи в медпункте, сопряженный со временами французского террора; дальше - в целях благоразумия случайным образом не предоставить никому из обывателей школы некое наглядное подобие средневековых пыток  -  следовала организация концлагеря в комнате Бергнера, а там уже неизбежно будут и костры святой инквизиции.

Решительно распахнув дверь медпункта, мужчина сразу же оказался в небольшом светлом помещении. Назвать его действительно оздоровляющим местом сейчас было сложно: после Тайтеса все здесь было как-то хаотично, да и задымленно. К тому же дым был еще каким-то другим – чувствовалось, что юноша курил другую марку - дым был кисловатым, едким, и в нем была какая-то примесь, в сигаретах совершенно излишняя.

- Добрый день, мистер Сайм, - последовало ответное формальное обращение с ноткой укора, явно не предвещающее ничего хорошего. Немец остановился и уставился на юношу - тот выглядел сначала суетливым, а потом несколько растерянным и медлительным, словно сломанная фарфоровая фигурка буто-балерины, все еще судорожно пытающаяся подобрать себе образы для дальнейших движений и прийти к ясности в мышлении, но пока только отстраненно замирающая после всех своих неотточенных попыток действовать. Мужчина был осведомлен в вопросе и некой проблеме, сопутствующей способности юноши к видению событий других времен. Хрупкость самого строения его многогранного сознания, мутная невыразительность, - как у колеблющейся струны, - разнообразие видений – все это предполагало некоторую неустойчивость, но вряд ли немец понимал, что это может вызывать более серьезные проблемы сейчас. Хотя если говорить об определенной многоликости перед глазами, то Бергнер отчасти мог понять юношу: с самого первого момента их встречи и первого взгляда на парня - ему казалось, что потом, все это время, его преследует ощущение двойной экспозиции, потому что то и дело лицо Тайтеса мелькает перед лицом двадцатым пятым кадром и не дает существовать по-человечески. Но, в отличие от загадочной способности, это, стало быть, было всего лишь проблемой влюбленного человека.

- Ты пойдешь со мной, - безапелляционно заявил историк, дождавшись пока пророк разберется со шнурками, и для убедительности того, что никакого выбора он ему не предоставит, Бергнер схватил юношу за плечо и повел его за собой. Странное дело, но никакого сопротивления оказано не было, что, кстати, было положительно, потому что немец настолько крепко вцепился в руку ученика, что если бы тот попытался вырваться, то, вероятно, оставил бы Бергнера с кусками ткани собственных рукавов в ладони или же, что вероятнее, себя – со сломанной рукой.

Протащив на удивление тихого Тайтеса по петляющим коридорам школы, он завел его в свою комнату и, закрыв за собой дверь, позволил себе практически швырнуть юношу о ближайшую стену. – Напомни мне, о чем мы договаривались с тобой, когда говорили о посещении моих уроков, Liebling? И объясни, почему ты отсутствуешь уже три дня на всех занятиях? – спокойствие в голосе историку, благо, сохранять удавалось. Он остановился напротив юноши и сверлил его взглядом, при этом чуть ослабляя галстук на шее.

Тихая ярость, с которой Бергнеру все же удавалось сейчас справляться, клокотала где-то ниже глотки, дарила самые тошнотворные ощущения, не желая мирно осесть где-то в грудной клетке или спрятаться куда-нибудь за легкими, - норовила только вырваться наружу, проломив ребра. Мужчина внимательно вглядывался в расфокусированный взгляд напротив, который отчаянно старался вырвать хоть какие-то детали, слушал юношу, и не думая что-то комментировать.

Собственно, шоу началось. Комната Бергнера в мгновение расцвела декорациями, стала театральными подмостками. Вольготная филигранная игра для одного только зрителя - Найдхардта. Он же и особенный гость, что приглашен на премьеру, он и критик. Только вот «четвертая стена» между актером и наблюдателем сломана, поэтому он вполне мог в любой момент стать и вторым актером, и даже самим кукловодом. Но вряд ли Тайтесу была нужна оценка его актерской виртуозности и авторских реплик. Все, что происходило сейчас – умелая, прекрасно поданная провокация - такая, что Бергнер уже сам не заметил, как купился на нее и уже чувствует то, что от него и требовали – это было лишь творческой зарисовкой, забавным этюдом, этакими своеобразными пробами на роль в другой пьесе, которую можно было бы окрестить «(М)учитель воспитывает (м)ученика», что будет сразу же после этой и точно без антракта.

Когда поднявшись с пола, Тайтес нетвердой поступью, но все же мягким кошачьим шагом последовал к кровати, Бергнер лишь развернулся, сложив руки на груди, цепким взглядом провожая его и тут же отмечая обнажающиеся сантиметры бледного тела. Когда юноша остановился и раскинул руки в приглашающем жесте, подходившем для распятия, историк, встав напротив, взглянул на него. Грешник-нечестивец, бесконтрольный, эксцентричный в своем затянувшемся пубертате – вот он весь перед ним, даже не стоящий одной ногой в безумии, а только мизинцем цепляющийся за реальность. Только дела ему нет; конечно, куда ему до Виа Долорозы, куда до праведного поверхностного обывания?

Бергнер двинулся к юноше, ближе, резко вжимая его в изножье кровати. Губы Тайтеса, темно-амарантовые от крови, завораживающе контрастирующие с антично-белой кожей, были растянуты в улыбке, в этой извечной улыбке, язвительном оскале, что не исчезнет с его лица, кажется, и после четырехсот ножевых; губы двигались, прошептали признание для Бергнера, позволяя словам хрипло рассечь вязкий сироп воздуха, а потом раствориться в нем. Глаза же - синие омуты, отдающие серебром - смотрели прямо, выдерживая взгляд немца. Взгляд Тайтеса был безумен: мужчина ясно видел, как его глаза мерцали предвкушающим мазохистским блеском, словно системой упорядоченных космических частиц; было там что-то и на грани мортидо. «Ах, Тайтес, где же твой инстинкт самосохранения?»  Но скоро немец сможет сделать так, что увидит такой взгляд, который будет въедаться покорным сожалением в его глаза.

О чем можно думать, когда смотришь на Тайтеса?

Если, например, ты ранимая душа, скованная трепетом и страхом, видишь его впервые, он же, пронизанный циничностью, видит тебя насквозь, не стесняется говорить, что думает о тебе. Ты смотришь в его глаза, холодные, - такие, что кажется, что о синий лед радужки можно с легкостью порезаться; у тебя остается на губах стальное послевкусие жестокости и правды, а сердце твое жмется куда-то ближе к пищеводу.

Думаешь ли ты о сексе с ним? «Вы ведь хотите меня, не так ли?..» Да, ты думаешь, ты можешь представлять себе картины душного секса, животного овладевания - чего-то томного, за гранью удовольствия. Чего одурманивающего. С запахом табака и запахом его кожи - еле уловимым, прозрачным и холодным. Морской посидонии, может, или чувственной минеральной амбры? А может, это и не холод вовсе? А пряности… Сандал, жасмин; Индия?.. Мутные реки, глинистые берега и отпечаток его легкой ступни… Змеиная белая гладкость в твоих руках. Чистое безумие.

Бергнер же думал сейчас о грехах Сайма и о том, что он готов отпустить их все. Именно он. Зачем Тайтесу кто-то еще, если он может выпить крови и вкусить плоти своего Бога, а вовсе не христовой, и все его грехи будут отпущены. И он вмиг станет белой горящей розой собственноручно возведенного нового Иерусалима.

И кто они сейчас друг другу? Их отношения всегда несимметрично качались от исключительно деловых, сохраняя субординацию, до любовных, с всепоглощающей страстью. А сейчас все было словно иначе: из театральной постановки все превратилось в военные действия, и стояли они по разные стороны баррикад, сгорающие от любви и нетерпения. Что будет, если Бергнер прямо сейчас разорвет грудную клетку Тайтеса? Увидит ли он там небеса, готовые пасть на колени перед ним?

Историк отвлекся от мыслей и почувствовал дрожащие пальцы Тайтеса на своей груди, скользнувшие по шее вниз. Тот, кажется, как-то неосознанно коснулся немца, и Найдхардт ощутил их, словно мазки плоской кисти в густой масляной краске, или как грубый мастихин, размазывающий последние остатки самообладания по коже.

После нескольких секунд этого взгляда глаза в глаза, наконец, последовала пощечина. Ладонь хлестко легла на щеку юноши, опаляя ее ударом, и вновь разбила губы в кровь. Рубашка была мгновенно стащена рывком - без какой-либо заботы о сохранности пуговиц. Немец крепко сомкнул свои пальцы вокруг левого запястья юноши и вытянул его руку, после заставляя огонь вспыхнуть на внутренней стороне предплечья. Мужчина преследовал цель остудить (как бы это парадоксально ни звучало), вернуть в реальность, наказать, увидеть раскаяние и оставить шрам на вечную память. Предвкушая вид личика, исказившегося от боли, и болезненный сладострастный стон, он перевел взгляд с огня на лицо юноши и с удовлетворенным выдохом приказал:
- Умоляй меня, Тайти.

Отредактировано Neidhard Bergner (2014-07-04 12:15:40)